На застекленной веранде;
утреннюю зарю;
сломленным прутиком;
избалованный ребёнок;
в стеклянном стакане;
кованая лошадь;
за занавешенным окном;
решенную задачу;
встревоженный голос;
расстроенное лицо;
под полотняным навесом;
в соломенной корзиночке;
посеянная рожь;
квашеная капуста;
клюквенный напиток;
подкованная лошадь
Я заснул крепко. Когда Алёшка разбудил меня т…лкнув ногой было утро. (С)верху снега (не) было но сильный сухой ветер прод…лжал заносить снежную пыль. Небо на в…стоке было тяж…лое тёмно(синеватого) цвета но яркие красно(оранжевые( косые полосы яснее и яснее об…значались на нём. Над головами из(за) б…гущих белых, едва окрашивающихся туч.. В…днелась бледная с…нева. (На)лево облака были светлы легки и подвижны. Везде лежал на поле белый, острыми сл…ями рассыпан…ый глубокий снег. Кое (где) виднелся сереющий бугорок, через который упорно летела мелкая сухая снежная пыль. Н.. Одного следа н.. Санного н.. Человеческого н.. Звериного (н..) было видно. Сани были занесе…ы совершен…о. Лошадь бежала всё так(же), и только по впалому животу и отвисшим ушам видно было, как она измуче…а.
Когда Алешка разбудил меня толкнув ногой, было утро. Сверху снега не было, но сильный сухой ветер продолжал заносить снежную пыль. Небо на востоке было тяжелое, темно-синеватого цвета, но яркие красно-оранжевые косые полосы, все яснее и яснее обозначались на нем. Над головами из-за бегущих белых, едва окрашивающихся туч, виднелась синева. Налево облака были светлы, легки и подвижны. Везде лежал на поле белый, острыми слоями рассыпанный, глубокий снег. Кое где виднелся сереющий бугорок, через который упорно летела мелкая сухая снежная пыль. Ни одного следа не санного, не человеческого не звериного не было видно. Сани были занесены совершенно. Лошадь бежала всё также, и только по впалому животу и отвисшим ушам, видно было, как она измучена.
Краткое изложение (70 слов надо) по данному тексту:
Я как безумный выскочил на крыльцо, прыгнул на своего Черкеса, которого водили по двору, и пустился во весь дух по дороге в Пятигорск. Я беспощадно погонял измученного коня, который, храпя и весь в пене, мчал меня по каменистой дороге.
Солнце уже спряталось в черной туче, отдыхавшей на гребне западных гор; в ущелье стало темно и сыро. Подкумок, пробираясь по камням, ревел глухо и однообразно. Я скакал, задыхаясь от нетерпенья. Мысль не застать уже ее в Пятигорске молотком ударяла мне в сердце! — одну минуту, еще одну минуту видеть ее, проститься, пожать ее руку... Я молился, проклинал, плакал, смеялся... Нет, ничто не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете, дороже жизни, чести, счастья! Бог знает, какие странные, какие бешеные замыслы роились в голове моей... И между тем я все скакал, погоняя беспощадно. И вот я стал замечать, что конь мой тяжелее дышит; он раза два уж спотыкнулся на ровном месте... Оставалось пять верст до Ессентуков, казачьей станицы, где я мог пересесть на другую лошадь.
Все было бы спасено, если б у моего коня достало сил еще на десять минут! Но вдруг, поднимаясь из небольшого оврага, при выезде из гор, на крутом повороте, он грянулся о землю. Я проворно соскочил, хочу поднять его, дергаю за повод — напрасно; едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы; через несколько минут он издох; я остался в степи один, потеряв последнюю надежду. Попробовал идти пешком — ноги мои подкосились; изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал.
И долго я лежал неподвижно, и плакал, горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал, грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие — исчезли, как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся.
Когда ночная роса и горный ветер освежили мою горящую голову и мысли пришли в обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Чего мне еще надобно? — ее видеть? — зачем? Не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.
Мне, однако, приятно, что я могу плакать! Впрочем, может быть, этому причиной расстроенные нервы, ночь, проведенная без сна, две минуты против дула пистолета и пустой желудок.
Все к лучшему! Это новое страдание, говоря военным слогом, сделало во мне счастливую диверсию. Плакать здорово; и потом, вероятно, если б я не проехался верхом и не был принужден на обратном пути пройти пятнадцать верст, то и эту ночь сон не сомкнул бы глаз моих.
Я как безумный выскочил на крыльцо, прыгнул на своего Черкеса, которого водили по двору, и пустился во весь дух по дороге в Пятигорск. Я беспощадно погонял измученного коня, который, храпя и весь в пене, мчал меня по каменистой дороге.
Солнце уже спряталось в черной туче, отдыхавшей на гребне западных гор; в ущелье стало темно и сыро. Подкумок, пробираясь по камням, ревел глухо и однообразно. Я скакал, задыхаясь от нетерпенья. Мысль не застать уже ее в Пятигорске молотком ударяла мне в сердце! — одну минуту, еще одну минуту видеть ее, проститься, пожать ее руку... Я молился, проклинал, плакал, смеялся... Нет, ничто не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете, дороже жизни, чести, счастья! Бог знает, какие странные, какие бешеные замыслы роились в голове моей... И между тем я все скакал, погоняя беспощадно. И вот я стал замечать, что конь мой тяжелее дышит; он раза два уж спотыкнулся на ровном месте... Оставалось пять верст до Ессентуков, казачьей станицы, где я мог пересесть на другую лошадь.
Все было бы спасено, если б у моего коня достало сил еще на десять минут! Но вдруг, поднимаясь из небольшого оврага, при выезде из гор, на крутом повороте, он грянулся о землю. Я проворно соскочил, хочу поднять его, дергаю за повод — напрасно; едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы; через несколько минут он издох; я остался в степи один, потеряв последнюю надежду. Попробовал идти пешком — ноги мои подкосились; изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал.
И долго я лежал неподвижно, и плакал, горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал, грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие — исчезли, как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся.
Когда ночная роса и горный ветер освежили мою горящую голову и мысли пришли в обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Чего мне еще надобно? — ее видеть? — зачем? Не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.
Мне, однако, приятно, что я могу плакать! Впрочем, может быть, этому причиной расстроенные нервы, ночь, проведенная без сна, две минуты против дула пистолета и пустой желудок.
Все к лучшему! Это новое страдание, говоря военным слогом, сделало во мне счастливую диверсию. Плакать здорово; и потом, вероятно, если б я не проехался верхом и не был принужден на обратном пути пройти пятнадцать верст, то и эту ночь сон не сомкнул бы глаз моих.
Утреннюю зарю, Избалованный ребёнок, в стеклянном стакане, кованная лошадь, встревоженный голос, расстроенное лицо, под полотнянным навесом, в соломенной корзиночке, квашенная капуста, клюквенный напиток.
Утреннюю зарю (сущ.+прил.),
Избалованный ребенок (отглагольное прил.+сущ.),
В стеклянном стакане (прил.+ сущ.),
Кованная лошадь (отглагольное прил. + сущ.),
Встревоженный голос (отглагольное прил. + сущ.),
Расстроенное лицо (отглагольное прил. + сущ.),
под полотняным навесом (прил. + сущ.),
в соломенной корзиночке (прил.+сущ.),
квашенная капуста (отглагольное прил.+сущ.),
клюквенный напиток (прил.+сущ.)